произведения, Мечты о прошлом, 5 страница

    Моя старая шкатулка
       
       У меня есть старая шкатулка палисандрового дерева, выложенная по крышке инкрустацией — совсем такая, какую возил с собой Павел Иванович Чичиков.
       Я свою тоже теперь вожу с собой. С сентября позапрошлого года. А раньше она стояла в углу кабинета моей петербургской квартиры и служила хранилищем трофеев, побед моей горничной надо мной. Дело в том, что у меня с моей горничной шла глухая, тайная, незаметная, но свирепая и неумолимая борьба. Всякий из нас терпел свои поражения и одерживал победы, но на ее долю побед приходилось больше, чем поражений.
       Каждый день утром, сидя за письменным столом, я просматривал корреспонденцию и прочитанное, ненужное бросал на пол; просматривал поданные счета и, отметив в записной книжке итоги на предмет уплаты, счета бросал на пол; вынимал содержимое боковых карманов, отбирал ненужное — бросал на пол. И уходил из дому.
       А потом являлась горничная, тщательно подметала пол, а все брошенное не менее тщательно собирала и аккуратной пачкой засовывала между подсвечником и часами, около чернильницы на письменном столе.
       Приходил я. Замечал засунутую пачку. Бросал на пол.
       Приходила она. Собирала с полу. Засовывала между подсвечником и часами.
       Приходил я и, признав себя побежденным, совал всю пачку в старую шкатулку палисандрового дерева с инкрустацией.
       Замечательнее всего, что у нас с горничной никогда не было разговора об этом. Ведь смертельно враждующие армии не ведут между собой никаких переговоров. Не правда ли?
       Мой отъезд из Петербурга был вынужденно-спешным. Уезжая, я совал в чемодан первое, что попадалось под руку. Так увез с собой и палисандровую шкатулку.
       А сегодня открыл ее и стал перебирать старое, пожелтевшее, основательно забытое.
       В этой шкатулке нет ни золотых локонов, ни медальонов с портретом любимой, ни засохших, рассыпающихся при первом прикосновении цветов.
       Выбираю из беспорядочной, перемешавшейся от дорожной тряски груды первое попавшееся:
       Ресторан «Вена». Счет.
       Итог — 270 рублей.
       Что такое?
       — А… Помню. Праздновал в большом кабинете свои именины. Двадцать шестого января. Гостей двадцать четыре персоны.
       А, ну посмотрим:
       
       «Закуска холодная, водки различные … 42 руб.
       — » — горячая 4-х сортов……36 руб.
       Ужин из трех блюд со сладким на 24 пер.. 30 «
       Вино столовое и дес. 12 бут…….21 «
       Кофе и ликеры………..38 «
       Шампанское франц. 7 бут……..56 «
       — » — Абрау 5 «……..20 «
       Фрукты…………..23 «
       Еще шампанское 2 бут. Асти……. 7 «
       Итого.. 273 руб.»
       
       Помню я эти именины. Хозяин «Вены», незабвенный покойник Иван Сергеевич Соколов, постарался: украсил мое место цветами и за свой счет, в виде подарка, отпечатал юмористическое меню на двадцать четыре персоны.
       Вот оно. Огромное красное 26 января, а под ним:
       «Закуски острые, сатириконские; водка горькая; как цензура, борщек авансовый, осетрина по-русски, без опечаток; утка не газетная, трубочки с кремом а ля годовой подписчик».
       Бедный остряк Иван Сергеевич! И косточки твои, верно, уже рассыпались…
       Бросаю на пол и счет и меню — поди-ка, подбери это все снова, моя петербургская горничная. Далеко ты!
       Беру следующую бумажку.
       «Дорогой Аркадий! Погода хорошая. Бери на Конюшенной таксомотор. Поедем покататься на Стрелку. Можно и к Фелисьену.» Н-да-с… Катались раньше мы. Пили кровушку!
       На пол бумажку. Следующая.
       «Зачем презираете скромную Финляндию? Райвола и мой замок по вас соскучились. Приехали бы и Радакова привезли. Ах какой у него чудесный рисунок — Песня Голода. Ждем. Ваш Леонид Андреев».
       Благоговейно откладываю в сторону. Рука, набросавшая эти небрежные строки, уже больше не будет скользить пером по бумаге. Спи крепко и спокойно, любимый писатель и человек!..
       А это что?
       «Аркадий, выкупай заложников… Сидим у Давыдки в Резумной оргии, прокутили семь рублей двадцать копеек, а нет ни соверена. Твои заложники жизни — П. Маныч, Сергей Соломин и др.».
       На пол, на пол!
       «Солнышко мое! Тысячу раз целую и обним…»
       Гм… Нет, это не то. А, вот.
       «Аркадий, управляющий конторой мне передал, что ты распорядился повысить цену на «Сатирикон» с двенадцати до пятнадцати копеек. Не делай этого безумства, не роняй тираж. Ты знаешь, что значит для читателя три коп. Твой Ре-ми».
       Призадумался я. Ре-ми где-то за границей, я в Севастополе, а петербургский читатель, рассчитавший три копейки, купил, вероятно, недавно на последние полторы тысячи полфунта плохо выпеченного хлеба, съел и тихо отправился туда, где и Иван Сергеевич Соколов, и Леонид Андреев, и Гейне, и Шекспир.
       Мимо, мимо…
       Это еще что такое?
       «Г. Аверченко! У меня почти все комнаты пустуют. Не направите ли вы ко мне хорошего жильца? С почтением ваша бывшая квартирная хозяйка И. М.».
       «Счет от портного Анри.
       2 пиджачных костюма … 210 руб.
       1 жакет……… 135
       1 фрак с 2 бел. жилет…. 195 «.
       Этот жакет и сейчас у меня. Еще на прошлой неделе портной за перемену истрепавшейся шелковой подкладки на коленкоровую взял семнадцать тысяч рублей.
       Телеграммы:
       «Дорогой дружище. Это лето я свободен. Если будет месяца два времени, поедем север Африки, переберемся Египет, если месяц, успеем Венеция или Нормандия»,
       Да. Ездили.
       «Магазин Вейс. Счет.
       2 пары ботинок на пуговицах, с замшевым верхом — 36 руб.
       Одна пара туфель открытых, фрачных — 16 руб.».
       Ожесточенно комкаю, бросаю.
       А вот и еще записочка.
       Какая милая записочка, жизнерадостная!
       «Петроград, 1 марта!
       Итак, друг Аркадий — свершилось! Россия свободна! Пал мрачный гнет, и новая заря свободы и светозарного счастья для всех грядет уже. Боже, какая прекрасная жизнь впереди! Задыхаюсь от счастья. Вот теперь мы покажем, кто мы такие. Твой Володя».
       Да.
       Опускаю усталую голову на еще не разобранную груду и — нет слез, нет мыслей, нет желаний, — все осталось позади и тысячью насмешливых глаз глядят на нас, бедных…