Аркадий Аверченко, Подходцев и двое других, страница 43

и обжег себе губы чаем. Домой возвращались угрюмые. -Насколько я понял твой стук ножом по тарелке,- сердито сказал Клинков,- ты просто звал официанта? -Понимаешь… Я совсем машинально. Привычка… -Знаешь, чего я боялся? -Ну?- робко взглянул на него измученными глазами Громов. -Что ты, когда поужинаешь, вдруг застучишь по тарелке и скажешь: «Человек, счет!» -Ты психолог. Оба остановились, обернули лица к лунному небу, и Клинков сказал тихо: -Нет… Нам с тобой в приличных домах нельзя бывать. Громов серьезно добавил: -Кто знает. Может быть, в этом тоже наше счастье. -Аминь. Глава 13. У Клинкова оказались принципы Комната большая, но низкая. Меблировка довольно однообразная: три стола, заваленные книгами, исписанной бумагой и газетами; три кровати, две из которых завалены телами лежащих мужчин; и наконец, три стула — ничем не заваленные. Третья кровать — пуста. Зато у ее изголовья прибита черная дощечка, как на больничных кроватях. А на дощечке написано: «Подходцев — млекопитающее, жвачное, и то не всегда. Заболел женитьбой 11 мая 19… Выздоровел…» -Клинков? -Ну? -У моей кровати сзади стоит безносая старуха с косой. -Худая? -Очень. -Жаль. А то можно было бы зарезать ее этой косой и съесть. -Клинков? -Ну? -Уверяю тебя, что тебе не нужны серые диагоналевые брюки. Ну, на что они тебе? -Нельзя, нельзя. И не заикайся об этом. -Ты и без них обойдешься. Человек ты все равно красивый, мужественный — в диагоналевых ли брюках или без них. Наоборот, когда ты в старых, черных — у тебя делается очень благородное лицо. Римское. ЕйБогу, Клинков, ну? -Не проси, Громов. Все равно это невозможно. -Ведь я почему тебя прошу? Потому что — знаю — ты умный, интеллигентный человек. В тебе есть много чегото этакого, знаешь, такого… ну, одним словом, чегото замечательного. Ты выше этих побрякушек. Дух твой высоко парит над земными суетными утехами и интеллект… -Не подмазывайся. Все равно ничего не выйдет. -Вот дубинато африканская! Видал ли еще когданибудь мир подобную мерзость?! Если ты хочешь знать, эти брюки сидят на тебе, как на корове седло. Да и не мудрено: стоит только в любой костюм всунуть эти толстые обрубки, которые в минуты сатанинской самонадеянности ты называешь ногами, чтобы любой костюм вызвал всеобщее отвращение. -А зато у меня благородное римское лицо,- засмеялся Клинков.- Ты сам же давеча говорил. -С голоду, брат, и не то еще скажешь. Собственно, у тебя лицо, с моей точки зрения, еще лучше, чем римское,- оно напоминает хорошо выпеченную булку. Только жаль, что в нее запечены два черных тусклых таракана. Клинков, не слушая товарища, закинул руки за голову и мечтательно прошептал: -Пирожки с ливером… Я разрезываю пирожок, вмазываю в нутро добрый кусок паюсной икры, масла и снова складываю этот пирожок. Он горячий, и масло тает там внутри, пропитывая начинку… Я выпиваю рюмочку холодной английской горькой, потом откусываю половину ливерного пирожка с икрой… Горяченького… -Чтоб тебе подавиться этим пирожком. -Я иду даже на это. Давай разделим труд: ты доставляй мне подобные пирожки, а я беру на себя давиться ими. -Хороша бывает вареная колбаса, положенная толстым ломтем на кусок развесного серого хлеба,- заметил непритязательный Громов и, помедлив немного, сделал дипломатический шаг совсем в другую область: — Теперь, собственно говоря, в свете уже перестали носить серые диагоналевые брюки. Это считается устаревшим. Мне говорил один прожигатель жизни, граф. -Пусть я провалюсь, если ты не выдумал сейчас этого графа. -Свинья. -Серьезно? -Хуже свиньи. Если бы ты был только свинья, я бы зажарил тебя и съел. -Перешел бы, так сказать, в самоеды? -В лопари, во всяком случае. А знаешь, что