…Посл? заутрени р?шили идти разговляться къ Крутонову.
Пошли къ нему трое: два — веселые, оживленные, Вострозубовъ и Полянскій, — шагали впереди, a сзади брелъ третій — размягченный торжественной заутреней, задумчивый, какой-то внутренно просв?тленный.
Фамилію этотъ третій носилъ такую: Мохнатыхъ.
Когда пришли къ Крутонову, поднялась сразу веселая суета, звонъ стакановъ, стукъ ножей и вилокъ…
И опять трое были оживлены, включая и хозяина, a Мохнатыхъ попрежнему поражалъ своимъ задумчивымъ, растроганно-печальнымъ видомъ.
— Что съ тобой такое д?лается, Мохнатыхъ? — спросилъ озабоченный Крутоновъ, разливая въ стаканы остатки четвертой бутылки.
— Эхъ, господа, — со стономъ воскликнулъ Мохнатыхъ, опуская пылающую голову на руки. — Можетъ быть, это единственный день, когда хочется быть чистымъ, невиннымъ, какъ агнецъ, — и что же! Никогда такъ, какъ въ этотъ день, ты не чувствуешь себя негодяемъ и преступникомъ!
— Мохнатыхъ, что ты! Неужели, ты совершилъ преступленіе? — удивились пріятели.
— Да, господа! Да, друзья мои, — простоналъ Мохнатыхъ, являя на своемъ лиц? вс? признаки плачущаго челов?ка. — Какъ тяжело сознавать себя отбросомъ общества, преступникомъ…
Хозяинъ розлилъ по стаканамъ остатки пятой бутылки и дружески посов?товалъ:
— А ты покайся. Гляди, и легче будетъ.
По тону словъ хозяина Крутонова можно было безошибочно предположить, что въ этомъ сов?т? не заключалось ни капли альтруистическаго желанія облегчить душевную тяжесть пріятеля Мохнатыхъ. А просто хозяинъ былъ сн?даемъ самимъ земнымъ, низшаго порядка любопытствомъ: что это за преступленія, которыя совершилъ Мохнатыхъ?
Разлилъ остатки шестой бутылки и еще разъ посов?товалъ:
— Въ самомъ д?л?, покайся, Мохнатыхъ. Можетъ мы тебя и облегчимъ какъ-нибудь.
— Конечно, облегчимъ, — пооб?щали Вострозубовъ и Полянскій.
— Дорогіе вы мои, — вдругъ вскричалъ въ необыкновенномъ экстаз? Мохнатыхъ, поднимаясь съ м?ста. — Родные вы мои. Недостоинъ азъ, многогр?шный, сид?ть среди васъ, чистыхъ, св?тлыхъ и вкушать изъ одной и той же бутылки пресв?тлое сіе питіе. Гр?шникъ я есмь, дондеже не…
— Ты лучше по-русски говори, — посов?товалъ Полянскій.
— И по-русски скажу, — закричалъ въ самозабвеніи Мохнатыхъ: — И по французски, и по итальянски скажу — на вс?хъ языкахъ скажу! Преступникъ я, господа, и мытарь! Знаете ли вы, что я сд?лалъ? Я нашему директору Топазову японскія марки дарилъ. Чилійскія, аргентинскія, капскія марки я ему дарилъ, родные вы мои…
Крутоновъ и Вострозубовъ удивленно переглянулись..
— Зач?мъ же ты это д?лалъ, чудакъ?
— Чтобъ подлизаться, господа, чтобы подлизаться. Пронюхалъ я, что собираетъ онъ марки, — хотя, и скрывалъ это тщательно старикъ! Пронюхалъ. А такъ какъ у него очищается м?сто второго секретаря, то я и тово… Сталъ ему потаскивать р?дкія марочки. Подлизаюсь, думаю, a онъ меня и назначить секретаремъ!
— Гр?хъ это, Мохнатыхъ, — задумчиво опустивъ голову, сказалъ хозяинъ Крутоновъ. — Мы вс? работаемъ, служимъ честно, a ты — накося! Съ марочками подъ?халъ.