Желтая журналистика

Желтая журналистика

   Сам он розовый, пиджак на нем серый, галстук красный, а пресса, в которой он работает, желтая. О себе он говорит всегда искренно и веско:

   — Я выколачиваю денежки на бульваре, чтоб его черти побрали!

   — На каком бульваре?

   — Газетка наша бульварная. Не понимаю, как публика читает такую мерзость…

   — А что?

   — Да ведь ее, газетку эту, составляют каторжники. Вы не верите? Ей-богу! Любой сотрудник способен на шантаж, воровство, а если вы гарантируете ему безопасность, то и на убийство. Редактор мошенник.

   — Ну, да!

   — Без сомнения.

   — Зачем же вы там работаете?

   — Работа легкая. Пиши о чем хочешь, измышляй что угодно и получай денежки. Ей-богу!

   Я недоверчиво спросил:

   — Неужели можно измыслить что угодно?

   — Уверяю вас. Ну что вы, например, хотите, чтобы было у вас завтра в газете?

   Я рассмеялся.

   — Напишите, что я очень люблю устриц.

   — Хорошо! Устрицы — так устрицы.

   На другой день я прочел, к своему удивлению, в газете, в которой работал розовый молодой человек, следующее:

АНКЕТА

   Являются ли устрицы полезным блюдом?

   Ввиду свирепствующей теперь эпидемии холеры мы занялись вопросом, не вредны ли в этом смысле устрицы. С этим вопросом мы и обратились к

доктору Копытову.

   — Видите ли, — сказал симпатичный медик, — в сущности, устрицы являются полезным, питательным блюдом, но, конечно, неумеренное их употребление может привести к нежелательным последствиям.

   Спрошенная по этому поводу популярная певица

И. О. Смяткина

   сказала следующее:

   — Не знаю. Я не ем устриц. Несколько раз меня хотели приучить к ним, но, увы, безнадежно.

   И. О. засмеялась.

   После поездки в Мариенбад И. О. очень поправилась и выглядит прекрасно.

   — Ну, как за границей? — спросили мы.

   Она улыбнулась.

   — Да ничего.

   Третьим, к кому мы обратились с интересовавшим нас вопросом, был редактор сатирического журнала г. Аверченко.

   — Устрицы! — воскликнул г. Аверченко. — Я очень люблю их. Едва ли они могут быть вредными. Конечно, я говорю о свежих устрицах.

   — Ну, как цензура?.. Прижимает? — спросили мы редактора.

   Он усмехнулся.

   — Еще как!

  

   При встрече со мной розовый молодой человек засмеялся, пожал мне руку и спросил:

   — Читали?

   — Однако! Неужели вы беседовали по этому вопросу и с доктором Копытовым и с певицей Смяткиной?

   — Ребенок! Доктор живет на Васильевском Острове, а дача Смяткиной в Новой Деревне. Одни извозчики стоили бы мне 2 р.

   — А… как же вы?..

   — Да ничего. Сам. Им же лучше. Все-таки реклама. И я свое заработал. Спасибо вам за устрицы. Хотите, еще что-нибудь сделаем?

   — Нет, благодарю вас. А скажите, — спросил я, — вы с действительными происшествиями так делаете?

   — Нет… Там нужно быть лично. Вы свободны сейчас?

   — Да, а что?

   — Тут один человечек застрелился. Я поеду взглянуть. Хотите взглянуть со мной?

   Мы поехали.

   Застрелившийся «человечек» лежал на столе, но я интересовался не им, а розовым молодым человеком…

   К нам вышла женщина средних лет, с ввалившимися глазами и смертельно бледным лицом.

   — А, здравствуйте! Позвольте представиться: сотрудник петербургских газет. А это так — мой знакомый. Очень приятно! Ну, как поживаете?

   Женщина вынула платок из кармана и, отвернувшись, прошептала:

   — Как видите. Единственный сын был. Вся надежда. Да не выдержало молодое сердце.

   — Гм… Действительно… Бывает… Записочку оставил?

   — Мне… письмо «Дорогой маме»…

   — Так, так. Можно полюбопытствовать?

   — На что?

   — На письмецо. Я отдам потом.

   — Что-о вы! Это моя самая святая теперь вещь.

   — Самая святая. Ага!

   Молодой человек вынул записную книжку и отметил: «Самая святая, сказала нам мать».

   — Благодарю вас. Еще вопросик. Когда вы вбежали в комнату, — застали сынка в агонии или как?

   Мать закрыла лицо руками.

   — Мертвый уже был.

   — Значит, агонии уже не застали. Экая жалость! А какая система?

   — Чего?

   — Револьвера.

   — Не заметила я. Не до того было…

   — Да, скажите, гм… вам, конечно, очень жалко покойника?

   — Сына-то?

   — Да, да… сына… конечно. Я это понимаю. Ну, а скажите: у вас осталось еще немного детей?

   Я вскочил и схватил за руку розового молодого человека.

   — Пойдем отсюда!

   — Сейчас, сейчас. А позвольте полюбопытствовать, сударыня: а кухарка не видала агонии вашего сына?

   — Извините… мне тяжело говорить об этом.

   — А-а, спасибо. Гм… Делает вам честь.

   Он положил на колено записную книжку и отметил:

   «Мать убита горем. Тяжелые воспоминания. Система неизвестна».

   — Еще вопросик: вы очень удивились в первый момент, когда застали его лежащим на полу вместо постели?

   Я схватил его за руку и потащил.

  

   В тот же вечер он повез меня в театр на премьеру пьесы, о которой ему предстояло дать рецензию… Когда мы приехали, только что кончился четвертый акт и оставался пятый.

   — Посмотрим пятый? — спросил я.

   — Не стоит. С кем это вы раскланялись?

   — Знакомый. А что?

   — Спросите его, как пьеса.

   Я подошел к знакомому и вступил с ним в разговор.

   Тут же, в фойе, в одном шаге от нас стал розовый молодой человек и с видом скучающего ротозея принялся рассматривать витрину с портретами актеров.

   — Пьеса? Как вам сказать… Пьеса из тех, которые принято называть «сценичными». Фабула бессодержательная, но автор опытен, и это его спасает. И сюжет стар. Акробаты благотворительности, об этом еще Григорович писал. Декорации хорошие, а постановка неважная… Очень интересна была в роли Евгении Баранская… Остальные так себе. Положим, по первому спектаклю нельзя судить…

   Со стороны фотографической витрины до меня донесся шепот.

   — Спросите, вызывали ли автора.

   — А автора вызывали? — спросил я.

   — Он не был в театре. Нездоров, что ли. Простуда, кажется.

   Розовый молодой человек неожиданно обернулся ко мне и сказал:

   — Ну, я поеду. Еще в редакцию нужно успеть. Прощайте!

  

   На другое утро в той же самой газете, где была анкета об устрицах, я прочел рецензию о новой пьесе.

   «Еще популярный писатель Григорович касался наболевшего вопроса об «акробатах благотворительности», этих фальшивых, исковерканных ложью и ханжеством людях. Ту же тему положил в основание пьесы и автор «Сливок общества». Правда, сюжет не нов, но сценическая опытность и знание театральных вкусов публики спасли на этот раз произведение автора. Разыграна пьеса была, за исключением г-жи Баранской, давшей цельный искренний образ, очень, как говорится, «так себе». Хотя все старались, не исключая и суфлера. Впрочем, по первому спектаклю нельзя судить… Постановка нам не понравилась. Что это сделалось с режиссером Агеевым? Спасли положение декорации, действительно прекрасные, с большим вкусом. Публика пыталась вызвать автора, но — увы, его в театре не было. Тяжелая форма гастрита приковала талантливого автора «Сливок» к постели. Ах, уж этот петербургский климат!»