произведения, Кубарем по заграницам, 2 страница

    Русское искусство
       
       — Вы?
       — Я.
       — Глазам своим не верю.
       — Таким хорошеньким глазам не верить — это преступление.
       Отпустить подобный комплимент днем на Пере, когда сотни летящего мимо народа не раз толкают вас в бока и в спину, для этого нужно быть очень светским, чрезвычайно элегантным человеком.
       Таков я и есть.
       Обладательница прекрасных глаз, известная петербургская драматическая актриса, стояла передо мной, и на ее живом лукавом лице в одну минуту сменялось десять выражений.
       — Слушайте, Простодушный. Очень хочется вас видеть. Ведь вы — мой старый милый Петербург. Приходите чайку выпить.
       — А где вы живете?
       Во всяком другом городе этот простой вопрос вызвал бы такой же простой ответ: улица такая-то, дом номер такой-то.
       Но не таков городишко Константинополь.
       На лице актрисы появилось выражение небывалой для нее растерянности.
       — Где я живу? Позвольте. Не то Шашлы-Башлы, не то Биюк-Темрюк. А может быть, и Казанлы-Базанлы. Впрочем, дайте мне лучше карандаш и бумажку, я вам нарисую.
       Отчасти делается понятна густая толпа толкущихся на Пере. Это все русские стоят друг против друга и по полчаса объясняют свои адреса: не то Шашлы-Башлы, не то Бабаджан-Османды.
       Выручают обыкновенно карандаш и бумажка, причем отправной пункт — Токатлиан [1]. Это та печка, от которой всегда танцует беженец.
       Рисуются две параллельных линии — Пера. Потом квадратик — Токатлиан. Потом…
       — Вот вам, — говорит актриса, чертя карандашом по бумаге, — Токатлиан. От этой штучки вы идите налево, сворачивайте на эту штучку, потом огибаете эту штучку, и тут второй дом, где я живу. Номер двадцать два. Третий этаж, квартира барона К.
       Я благоговейно спрятал в бумажник этот странный документ и откланялся.
       На другой день вечером, когда я собрался в гости к актрисе, зашел знакомый.
       — Куда вы?
       — Куда? От Токатлиана прямо, потом свернуть в эту штучку, потом в другую. Квартира барона К.
       — Знаю. Хороший дом. Что ж это вы, дорогой мой, идете в такое аристократическое место — и в пиджаке?
       — Не фрак же надевать.
       — А почему бы и нет? Вечером в гостях фрак — самое разлюбленное дело. Все-таки это ведь заграница.
       — Фрак так фрак, — согласился я.
       Оделся и, сверкая туго накрахмаленным пластроном фрачной сорочки, отправился на Перу танцевать от излюбленной русской печки.
       Если в Константинополе вам известна улица и номер дома, то это только половина дела. Другая половина — найти номер дома. Это трудно. Потому что седьмой номер помещается между двадцать девятым и четырнадцатым, а шестнадцатый скромно заткнулся между сто двадцать седьмым и девятнадцатым.
       Вероятно, это происходит оттого, что туркам наши арабские цифры неизвестны. Дело происходило так: решив перенумеровать дома по-арабски, муниципалитет наделал несколько тысяч дощечек с разными цифрами и свалил их в кучу на главной площади. А потом каждый домовладелец подходил и выбирал тот номер, закорючки и загогулины которого приходились ему более по душе.
       Искомый номер двадцать два был сравнительно приличен: между двадцать четвертым и тринадцатым.
       На звонок дверь открыла дама очень элегантного вида.
       — Что угодно?
       — Анна Николаевна здесь живет?
       — Какая?
       — Русская. Беженка.
       — Ах, это вы к Аннушке! Аннушка, тебя кто-то спрашивает.
       Раздался стук каблучков, и в переднюю выпорхнула моя приятельница в фартуке и с какой-то тряпкой в руке.
       Первые слова ее были такие:
       — Чего тебя, ирода, черти-то по парадным носят? Не мог через черный ход приттить!
       — Виноват, — растерялся, — сказали…
       — Что сказала, то и сказала. Это мой кум, барыня. Я его допрежь того в Петербурхе знала. Иди уж на кухню, раздевайся там. Недотепа!
       Кухня была теплая, уютная, но не особенно пригодная для моего элегантного фрака. Серая тужурка и каска пожарного были бы здесь гораздо уместнее.
       — Ну, садись, кум, коль пришел. Самовар, чать, простыл, но стакашку еще нацедить возможное дело.
       — А я вижу, вы с гранд-кокет перешли на характерные, — уныло заметил я, вертя в руках огромную ложку с дырочками.
       — Чаво? Я, стал-быть, тут у кухарках пристроилась. Ничего, хозяева добрые, не забижают.
       — На своих харчах? — деловито спросил я, чувствуя, как на моей голове невидимо вырастает медная пожарная каска.
       — Хозяйские и отсыпное хозяйское.
       — И доход от мясной и зеленной имеете?
       — Законный прОцент (в последнем слове она сделала ударение на «о»). А то, может, щец похлебаешь? С обеда осталось. Я б разогрела.
       Вошла хозяйка.
       — Аннушка, самовар поставь.
       Во мне заговорило джентльменство.
       — Позвольте, я поставлю, — сказал я, кашлянув в кулак. — Я мигом. Стриженая девка не успеет косы заплести, как я его ушкварю. И никаких гвоздей. Вы только покажите, куда насыпать уголь и куда налить воды.
       — Кто это такой, Аннушка? — спросила хозяйка, с остолбенелым видом разглядывая мой фрак.
       — Так, один тут. Вроде как сродственник. Он, барыня, тихий. Ни тебе напиться, ни тебе набезобразить.
       — Вы давно знакомы?
       — С Петербурга, — скромно сказал я, переминаясь с ноги на ногу. — Аннушка в моих пьесах играла.
       — Как… играла… Почему в ваших?..
       — А кто тебя за язык тянет, эфиоп, — с досадой пробормотала Аннушка. — Места только лишишься из-за вас, чертей. Видите ли, барыня… Ихняя фамилия — Аверченко.
       — Что ж вы тут, господи, пожалуйте в столовую, я вас с мужем познакомлю. Мы очень рады.
       — Видала? — заносчиво сказал я, подмигивая. — А ты меня все ругаешь. А со мной господа за ручку здороваются и к столу приглашают.
       С черного хода постучались. Вошел еще один Аннушкин гость, мой знакомый генерал, командовавший когда-то третьей армией. Он скромно остановился у притолоки, снял фуражку с галуном и сказал:
       — Чай да сахар. Извините, что поздно. Такое наше дело швейцарское.
       Мы сидели в столовой, за столом, покрытым белоснежной скатертью. Мы трое — кухарка, швейцар и я. Хозяин побежал в лавку за закуской и вином. Хозяйка раздувала на кухне самовар.
       
       [1] Площадь в Константинополе. (Прим. ред.)