Витязи

   Это было как раз на другой день после выхода из национального всероссийского клуба М. Суворина, А. Столыпина, А. Демьяновича и Ал. Ксюнина.

   За столом в одной из комнат клуба сидели оставшиеся члены и, попивая сбитень, мирно беседовали.

   — А и тошнехонько же тут, а и скучнехонько же, добрые молодцы, — заметил граф Стенбок.

   — Ой, ты гой еси, добрый молодец, — возразил барон Кригс. — Не тяни хоть ты нашу душеньку. Не пригоже тебе тако делати…

   Один рыжий националист вздохнул и сказал:

   — О, это, гой еси, по та пришина, что русский шеловек глюп! Немецки шеловек устроил бы бир-галле мит кегельбан, и было бы карашо.

   — Тощища, гой, еси. А что, добры молодцы, может, телеграмму приветственную Плевицкой спослать?

   — А по какому случаю? Вчера ведь посылали.

   — Да так послать. А то что ж так сидеть-то?

   — Не гоже говоришь ты, детинушка. Просто надо бы концерт какой-нибудь устроить.

   — Нужно говорить не концерт, а посиделки.

   — Добро! А ежели с танцами, то как!

   — С хороводом, значит, гой еси.

   — О, боже ж, как тошнехонько!

   В это время в комнату вошел новый националист.

   — Здравствуйте, господа! Записался нынче я в ваш союз и в клуб. Принимаете?

   Барон Кригс встал, поклонился гостю в пояс и сказал, тряхнув пробором:

   — Исполать тебе, добрый молодец.

   — Чего-с?

   — Говорю: исполать.

   Гость удивился.

   — Из… чего?

   — Исполать, — неуверенно повторил барон Кригс.

   — Из каких полать?

   — Не из каких. Это слово такое есть… русское… Мы ж националисты.

   — Какой черт, русское, — пожал плечами гость. — Это слово греческое… Еще поют «Исполайте деспота!».

   А не русское? Вот тебе раз.

   Барон снова поклонился гостю в пояс и сказал:

   — А и как же тебя, детинушка, по имени, по изотчеству? Как кликати, детинушка, себя повелишь?

   — Какие вы… странные. Меня зовут Семен Яковлевич!

   — А и женат ли ты? А и есть ли у тебя жена красна девица — душа, со теми ли со деточками-малолеточками?

   — Да, я женат. Гм!.. Что это у вас, господа, такое унылое настроение?

   Барон Шлиппенбах покачал головой и сказал:

   — А и запала нам в душу кручинушка. Та ли кручинушка, печалушка. Бегут из того ли союза нашего люди ратные и торговые и прочий народ, сочинительствующий, аще скоро ни одному не остатися. Эх, да что там говорить!.. А и могу ли я гостя дорогого посадити за скатерть самобранную и угостити того ли гостя сбитнем нашим русским.

   — А и угостите, — согласился гость.

   — А и не почествовати ли гостюшку нашего ковшиком браги пенной?

   — А и ловко придумано.

   — То ли какую марку гость испить повелит?

   — То ли брют-америкен.

   — Дело! Эй, кравчий! А и тащи же ты сюда вина фряжского, того ли брют-америкену.

   Подали шампанского. Когда вино запенилось в деревянных ковшах, барон Вурст встал и сказал:

   — Не велите казнить, велите слово молвить!

   — Не бойся, не казним! Жарь дальше.

   — То не заря в небе разгоралася, то не ратные полки на ворога нехрещенного двинулись! То я, барон Вурст, пью за то, чтобы матушка наша Россия была искони национальной и свято блюла те ли заветы старинные! А и крепка еще матушка наша Россия русским духом! А и подниму я свою ендову, выпью ее единым духом за нашу матушку и скажу то ли слово вещее: канун да ладан…

   — То ли дурак ты, братец. При чем тут канун да ладан?.. Раз немец, не суйся говорить. Нешто это к месту?

   — Милль пардон! Я что-то, кажется, действительно… А это, знаете, так красиво: канун да ладан! Ма foi!

   — Не вели казнить, вели слово молвить, который теперь час?

   — А и то ли восемь часов, да еще и с половинушкой.

   — Ах, господа! А я еще обещал быть во тереме барона Шуцмана на посиделках. Ужасно трудно соблюдать национальные обычаи.

   — И не говорите! — вскричал барон Вурст. — Вчера мы устроили русский обед и по обычаю тому ли русскому — пробовали лаптем щи хлебать. Ужасно неудобно. Капает на брюки, протекает, а капусту из носка лаптя приходится вилкой выковыривать.

   — О, русски народ — глюпи шеловек. Ми тоже позавчерась пробовал сделайт искони русски свичай-обичай: лева ногой сморкаться. Эта таки трудни номер.

   — Виноват, — возразил новоприбывший националист. — Вы немного напутали. Действительно, у русского народа есть такие выражения, но они имеют частицу отрицания «не». Говорят: «я тоже не левой ногой сморкаюсь», или: «мы не щи хлебаем».

   — А, черт возьми, действительно, верно! Какой удар! Однако ты, гой еси, детинушка, действительно, хорошо знаешь русский свычай-обычай.

   — Еще бы! Да вот вы, например, все время твердите, как попугай: гой еси, да гой еси! А вы знаете, что гой — это еврейское слово? Гой по-еврейски значит — христианин?

   Из угла вдруг поднялся молчавший до сих пор угрюмый националист.

   — А и куда же ты, детинушка, собрался?

   — А и ну вас всех к черту. Думал я, что по-русски мы живем и разговариваем по-нашему, по-исконному, а тут тебе и по-греческому, и по-жидовскому, и щи лаптем хлебают, и левой ногой сморкаются… Исполать вам, гой еси, чтоб вы провалились.

   — Пойдем и мы, — сказали двое мрачных людей.

   Вздохнули, потоптались на месте и ушли.

   — И хорошо, что ушли, — воскликнул старшина. — Все равно не надежны были. Зато теперь остался самый настоящий националист, крепкий. Ребятушки, чем займемся?

   — Да чем же… давайте телеграмму Плевицкой пошлем.

   — А и дело говорите. Исполать вам. Пишите. «Ой-ты, гой еси, наша матушка Надежда ли Васильевна! Земно кланяемся твоему истинно национальному дарованию и молчим на мнагая лета тебе на здоровьица на погибель инородцам. Поднимаем ендову самоцветную с брагой той ли шипучей!»

   — Подписывайтесь, детинушки!

   И все расписались:

   Барон Шлиппенбах. Граф Стенбок. То ли барон Вурст. Гой еси барон Кригс. А и тот ли жандармский ротмистр Шпице фон Дракен.

   — Все подписались?

   — Я не подписался, — застенчиво сказал новопоступивший националист.

   — Так подписывайтесь же!

   И он застенчиво подписал:

   — Семен Яковлевич Хацкелевич, православный.