произведения, Они о революции, 7 страница

    Володька
       
       Завтракая у одного приятеля, я обратил внимание на мальчишку лет одиннадцати, прислонившегося у притолоки с самым беззаботным видом и следившего за нашей беседой не только оживленными глазами, но и обоими на диво оттопыренными ушами.
       — Что это за фрукт? — осведомился я.
       — Это? Это мой камердинер, секретарь, конфидент и наперсник. Имя ему Володька. Ты чего тут торчишь?
       — Да я уже все поделал.
       — Ну, черт с тобой. Стой себе. Да, так на чем я остановился?
       — Вы остановились на том, что между здешним курсом валюты и константинопольским — ощутительная разница, — подсказал Володька, почесывая одной босой ногой другую.
       — Послушай! Когда ты перестанешь ввязываться в чужие разговоры?!
       Володька вздернул кверху и без того вздернутый, усыпанный крупными веснушками нос и мечтательно отвечал:
       — Каркнул ворон — «Никогда!»
       — Ого! — рассмеялся я. — Мы даже Эдгара По знаем… А ну дальше.
       Володька задумчиво взглянул на меня и продолжал:
       
       Адский дух или тварь земная, произнес я, замирая, —
       Ты — пророк! И раз уж Дьявол или вихрей буйный спор
       Занесли тебя, крылатый, в дом мой, Ужасом объятый,
       В этот дом, куда проклятый Рок обрушил свой топор,
       Говорит: пройдет ли рана, что нанес его топор?
       Каркнул Ворон «Never more».
       
       — Оч-чень хорошо, — подзадорил я. — А дальше?
       — Дальше? — удивился Володька. — Да дальше ничего нет.
       — Как нет? А это:
       
       Если так, то вон, Нечистый!
       В царство ночи вновь умчись ты!
       
       — Это вы мне говорите? — деловито спросил Володька. — Чтоб я ушел?
       — Зачем тебе. Это дальше По говорил ворону.
       — Дальше ничего нет, — упрямо повторил Володька.
       — Он у меня и историю знает, — сказал с своеобразной гордостью приятель.
       — Ахни-ка, Володька!
       Володька был мальчик покладистый. Не заставляя упрашивать, он поднял кверху носишко и сказал:
       — …Способствовал тому, что мало-помалу она стала ученицей Монтескье, Вольтера и энциклопедистов. Рождение великого князя Павла Петровича имело большое значение для всего двора…
       — Постой, постой?! Почему ты с середки начинаешь. Что значит «способствовал?» Кто способствовал?
       — Я не знаю кто. Там выше ничего нет.
       — Какой странный мальчик, — удивился я. — Еще какие-нибудь науки знаешь?
       — Знаю. Гипертрофия правого желудочка развивается при ненормально повышенных сопротивлениях в малом кругу кровообращения: при эмфиземе, при сморщивающих плеврите и пневмонии, при ателектазе, при кифосколиозе…
       — Черт знает что такое! — даже закачался я на стуле, ошеломленный.
       — Н-да-с, — усмехнулся мой приятель, — но эта материя суховатая. Ахни, Володька, что-нибудь из Шелли:
       — Это которое на обороте «Восточные облака»?
       — Во-во.
       И Володька начал, ритмично покачиваясь:
       
       Нам были так сладко желанны они,
       Мы ждали еще, о, еще упоенья
       В минувшие дни.
       Нам грустно, нам больно, когда вспоминаем
       Минувшие дни.
       
       И как мы над трупом ребенка рыдаем,
       И муке сказать не умеем: «Усни».
       Так в скорбную мы красоту обращаем —
       Минувшие.
       
       Я не мог выдержать больше. Я вскочил.
       — Черт вас подери — почему вы меня дурачите этим вундеркиндом. В чем дело, объясните просто и честно?!
       — В чем дело? — хладнокровно усмехнулся приятель. — Дело в той рыбке, в той скумбрии, от которой вы оставили хвост и голову. Не правда ли, вкусная рыбка? А дело простое. Оберточной бумаги сейчас нет, и рыбник скупает у букиниста старые книги, учебники — издания иногда огромной ценности. И букинист отдает, потому что на завертку платят дороже. И каждый день Володька приносит мне рыбу или в обрывке Шелли, или в «Истории государства Российского», или в листке атласа клинических методов исследования. А память у него здоровая… Так и пополняет Володька свои скудные познания. Володька! Что сегодня было?
       
       Но Кочубей богат и горд
       Не златом, данью крымских орд,
       Не родовыми хуторами. Прекрасной дочерью своей
       Гордится старый Кочубей!..
       И то сказать…
       
       Дальше оторвано.
       — Так-с. Это значит Пушкин пошел в оборот.
       У меня больно-пребольно сжалось сердце, а приятель, беззаботно хохоча, хлопал Володьку по плечу и говорил:
       — А знаешь, Володиссимус, скумбрия в «Докторе Паскале» Золя была гораздо нежнее, чем в пушкинской «Полтаве»!
       — То не в Золя была, — деловито возразил Володька. — То была скумбрия в этом, где артерия сосудистого сплетения мозга отходит вслед за предыдущей. Самая замечательная рыба попалась!
       
       Никто тогда этому не удивился: ни приятель мой, ни я, ни Володька…
       Может быть, удивлен будет читатель?
       Его дело.