«После «Таймса» мы зашли в редакцию «Дэли-Нью», «Пель-Мель» и еще в несколько»…
Соч. А. Конан-Дойля.
Мы сидели в своей уютной квартирке на Бэкер-стрит в то время, когда за окном шел дождь и выла буря. (Удивительно: когда я что-нибудь рассказываю о Холмсе, обязательно мне без бури и дождя не обойтись…)
Итак, по обыкновению, выла буря, Холмс, по обыкновению, молча курил, а я, по обыкновению, ожидал своей очереди чему-то удивиться.
— Ватсон, я вижу, у тебя флюс.
Я удивился.
— Откуда вы это узнали?
— Нужно быть пошлым дураком, чтобы не заметить этого! Ведь вспухшая щека у тебя подвязана платком.
— Поразительно!! Этакая наблюдательность.
Холмс взял кочергу и завязал ее своими жилистыми руками на шее в кокетливый бант. Потом вынул скрипку и сыграл вальс Шопена, ноктюрн Нострадамуса и полонез Васко да Гама. Когда он заканчивал 39-ю симфонию Юлия Генриха Циммермана, в комнату с треском ввалился неизвестный человек в плаще, забрызганный грязью.
— Г. Холмс! Я Джон Бенгам… Ради бога помогите! У меня украли… украли… Ах! Страшно даже вымолвить…
Слезы затуманили его глаза.
— Я знаю, — хладнокровно сказал Холмс, — у вас украли фамильные драгоценности.
Бенгам вытер рукавом слезы и с нескрываемым удивлением взглянул на Шерлока.
— Как вы сказали? Фамильные… что? У меня украли мои стихи.
— Я так и думал. Расскажите обстоятельства дела.
— Какие там обстоятельства! Просто я шел по Трафальгар-скверу и, значит, нес их, стихи-то, под мышкой, а он выхвати, да бежать. Я за ним, а калоша и соскочи у него. Вор-то убежал, а калоша — вот.
Холмс взял протянутую калошу, осмотрел ее, понюхал, полизал языком и наконец, откусивши кусок, с трудом разжевал его и проглотил.
—Теперь я понимаю! — радостно сказал он.
Мы вперили в него взоры, полные ожидания.
— Я понимаю… Ясно, что эта калоша резиновая!
Изумленные, мы вскочили с кресел.
Я уже немного привык к этим блестящим выводам, которым Холмс скромно не придавал значения, но на гостя такое проникновение в суть вещей страшно подействовало.
— Господи помилуй! Это — колдовство какое-то!
По уходе Бенгама мы помолчали.
— Знаешь, кто это был? — спросил Холмс. — Это мужчина, он говорит по-английски, живет в настоящее время в Лондоне. Занимается поэзией.
Я всплеснул руками.
— Холмс! Вы сущий дьявол. Откуда вы все это знаете?
Холмс презрительно усмехнулся.
— Я знаю еще больше. Я могу утверждать, что вор — несомненно, мужчина!
— Да какая же сорока принесла вам это на хвосте?
— Ты обратил внимание, что калоша мужская? Ясно, что женщины таких калош носить не могут!
Я был подавлен логикой своего знаменитого друга и ходил весь день как дурак.
Двое суток Холмс сидел на диване, курил трубку и играл на скрипке. Подобно богу, он сидел в облаках дыма и исполнял свои лучшие мелодии. Кончивши элегию Ньютона, он перешел на рапсодию Микеланджело и на половине этой прелестной безделушки английского композитора обратился ко мне.
— Ну, Ватсон, собирайся! Я-таки нащупал нить этого загадочного преступления.
Мы оделись и вышли.
Зная, что Холмса расспрашивать бесполезно, я обратил внимание на дом, к которому мы подходили. Это была редакция «Таймса».
Мы прошли прямо к редактору.
— Сэр, — сказал Холмс, уверенно сжимая тонкие губы. — Если человек, обутый в одну калошу, принесет вам стихи, задержите его и сообщите мне.
Я всплеснул руками.
— Боже! Как это просто… и гениально.
После «Таймса» мы зашли в редакцию «Дэли-Нью», «Пель-Мель» и еще в несколько. Все получили предупреждение.
Затем мы стали выжидать.
Все время стояла хорошая погода, и к нам никто не являлся. Но однажды, когда выла буря и бушевал дождь, кто-то с треском ввалился в комнату, забрызганный грязью.
— Холмс, — сказал неизвестный грубым голосом. — Я Доббльс. Если вы найдете мою пропавшую на Трафальгар-сквере калошу, я вас озолочу. Кстати, отыщите также хозяина этих дрянных стишонок. Из-за чтения этой белиберды я потерял способность пить свою вечернюю порцию виски.
— Ну, мы эти штучки знаем, любезный, — пробормотал Холмс, стараясь свалить негодяя на пол.
Но Доббльс прыгнул к дверям и, бросивши в лицо Шерлоку рукопись, как метеор, скатился с лестницы и исчез.
Другую калошу мы нашли после в передней.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я мог бы рассказать еще о судьбе поэта Бенгама, его стихов и пары калош, но так как здесь замешаны коронованные особы, то это не представляется удобным. Кроме этого преступления, Холмс открыл другие, может быть, более интересные, но я рассказал о «Пропавшей калоше Доббльса» как о деле, наиболее типичном для Шерлока.
«Сатирикон», 1908 год, N 3. Публикация В. Сурмило.