Аркадий Аверченко, Подходцев и двое других, страница 37

-А дочка у вас чудесная,- похвалил Подходцев.- Как вы могли отдать нам ее, не понимаю! Повесить вас за это мало! От похвалы дочери старик расцвел так, что даже пропустил мимо ушей неожиданный конец фразы. -Славная девчонка, не правда ли? -Очаровательная. Нам будет без нее скучно,- вдруг выступил вперед Клинков.- Вы будете иногда отпускать ее к нам? Кстати,- вспомнил он, вынимая изза пазухи знаменитую громовскую корову.- Вот ее корова. Передайте ей. Молока не дает, но зато и сена не просит. -Откуда эта корова? -Громов подарил. Чудесная девочка! Надо знать отцовское сердце, чтобы допустить, казалось бы, невероятный факт: через полчаса три приятеля сидели у гостеприимного хозяина в его столовой, чокаясь старой мадерой и запивая свое горе, каждый посвоему: Клинков с Подходцевым шумно, Громов — угрюмо, молчаливо. -Что это он такой?- участливо спросил хозяин. -У него большое горе,- неопределенно сказал Подходцев. А Клинков прибавил: -Такое же почти, как у вас, только больше. Глава 9. Зловещие признаки, страшное признание Громов сказал толстому Клинкову: -Меня беспокоит Подходцев. -Да уж… успокоительного в этом молодце маловато. -Клинков! Я тебе говорю серьезно: меня очень беспокоит Подходцев! -Хорошо. Завтра я перережу ему горло, и все твои беспокойства кончатся. -Какие вы оба странные, право,- печально прошептал Громов.- Ты все время остришь с самым холодным, неласковым видом, Подходцев замкнулся и только и делает, что беспокоит меня. Вот уже шесть лет, как мы неразлучно бок о бок живем все вместе, а еще не было более гнусного, более холодного времени. Тон Громова поразил заплывшее жиром сердце Клинкова. -Деточка,- сказал он, целуя его гдето между ухом и затылком,- может быть, мы оба и мерзавцы с Подходцевым, но зачем ты так безжалостно освещаешь это прожектором твоего анализа?.. В самом деле — что ты подметил в Подходцеве? Опрокинув голову на подушку и заложив руки за голову, Громов угрюмо проворчал: -Тактаки ты ничего и не замечаешь? Гм!.. Знаешь ли ты, что Подходцев последнее время каждый день меняет воротнички, вчера разбранил Митьку за то, что тот якобы плохо вычистил ему платье, а нынче… Знаешь ли, что он выкинул нынче? -И знать нечего,- ухмыльнулся Клинков, втайне серьезно обеспокоенный.- Наверное, выкинул какуюнибудь глупость. От него только этого и ожидаешь. -Да, брат… это уже верх! Нынче утром подходит он ко мне, стал этак вполоборота, рожа красная, как бурак, и говорит этаким псевдонебрежным тоном, будто кстати, мол, пришлось: «А что, стариканушка Громов, нет ли у тебя лилового шелкового платочка для пиджачного кармана?» А когда я тут же, как сноп, свалился с постели и пытался укусить его за его глупую ногу, он вдруг этак побалетному приподнимает свои брючишки и лепечет там, наверху: «Видишь ли, Громов, у меня чулки нынче лиловые, так нужно, чтобы и платочек в пиджачном кармане был в тон». Тут уж я не выдержал: завыл, зарычал, схватил сапожную щетку, чтобы почистить его лиловые чулочки, но он испугался, вырвался и кудато убежал. До сих пор его нет. -Черт возьми!- пролепетал ошеломленный этим страшным рассказом Клинков.- Черт возьми… Повеяло какимто нехорошим ветром. Мы, кажется, вступили в период пассатов и муссонов. Громов… Что ты думаешь об этом? -Думаю я, братец ты мой, так: из вычищенного платья, лиловых чулков и шелкового платочка слагается совершенно определенная грозная вещь — баба! -Что ты говоришь?! Настоящая баба из приличного общества?! -Да, братец ты мой. Из того общества, куда нас с тобой и на порог не пустят, -Кого не пустят, а кого и пустят,- хвастливо подмигнул Клинков.- Меня, брат, однажды целое лето принимали в семье одного статского советника. -Ну да, но как принимали?