такъ, безъ всякаго д?ла. Забившись въ темный уголъ комнаты и остановивъ пристальный взглядъ на двухъ св?тло-с?рыхъ четыреугольникахъ оконъ, сидите вы съ застывшими, какъ холодная лава, мыслями — тихій, покорный и безконечно одинокій.
Зам?тьте: въ это время непрем?нно гд?-то этажомъ выше, робкія женскія руки трогаютъ клавиши рояля, и вы вливаете свою застывшую грусть въ эти неув?ренные звуки и эти неув?ренные звуки кр?пко сплетаются съ вашей грустью. Мелодія почти не слышна. До васъ доносится только отчетливый аккомпанементъ, и отъ этого одиночество еще больше. Оно, впрочемъ, отъ всего больше — и отъ того, что улица за с?рыми окнами дремлетъ, молчаливая, и отъ того, что улица вдругъ оглашается недоступной вашему сердцу р?чью двухъ нев?домыхъ вамъ п?шеходовъ, отчетливо стучащихъ четырьмя ногами и двумя палками по заснувшимъ тротуарнымъ плитамъ.
— …А что же Спирька на это сказалъ?
— Вотъ еще стану я считаться съ мн?ніемъ Спирьки этого дурака, который…
И снова вы застываете, одинокій, такъ и не узнавъ, что сказалъ Спирька и почему съ мн?ніемъ Спирьки не сл?дуетъ считаться? И никогда вы ничего больше не узнаете о Спирбк?… Кто онъ? Чиновникъ, клубный шулеръ, или просто веснушчатый краснорукій гимназистъ выпускного класса?
Никому до васъ н?тъ д?ла. Интересы п?шеходовъ поглощены Спирькой, вс? домашніе ушли, a любимая женщина, нав?рное, забыла и думать о васъ.
Сидите вы, согнувшись калачикомъ въ углу дивана сбоку или сверху у квартирантовъ робкія руки отбивають м?рный, хватающій за сердце своей опред?ленностью тактъ, a гд?-то внизу проходить еще одна пара, и оставляетъ въ вашихъ мысляхъ она расплывающійся сл?дъ, какъ отъ брошеннаго въ мертвую воду камня:
— Н?тъ, этого никогда не будетъ, Анисимъ Иванычъ…
— Почему же не будетъ, Катенька? Очень даже обидно это отъ васъ слышать…
— Если бы я еще не знала, что васъ…
И прошли.
Романъ, драма, фарсъ проплылъ мимо васъ, a вы въ сторон?, вы никому не нужны, о васъ вс? забыли… Жизнь идетъ стороной; вы почти какъ въ могил?. Конечно, можно встать, встряхнуться, над?ть пальто, пойти къ пріятелю, вытащить его и побродить по улицамъ, оставляя, въ свою очередь, въ чужихъ открытыхъ окнахъ обрывки волнующихъ васъ словъ:
— Ты слишкомъ мрачно глядишь на вещи.
— Это я-то?! Ну, знаешь ли… В?дь она его не любитъ, ее просто забавляетъ то, что…
Конечно, можно самому превратиться въ такого п?шехода, вырваться изъ оц?пен?лыхъ лапъ тихой печали и одиночества, но не хочется пошевелить рукой, не то что сдвинуться съ м?ста. И сидишь, сидишь, a сердце обливается жалостью къ самому себ?: Забыли!.. Оставили!.. Никому н?тъ до меня д?ла.
* * *
Я ли одинъ переживаю это, или бываетъ такое же настроеніе у банкировъ, жел?знодорожныхъ бухгалтеровъ, цирковыхъ артистовъ и магазинныхъ продавщицъ оставшихся по случаю праздничныхъ сумерекъ дома?
О чемъ же вамъ-то грустить, далекіе неизв?стные товарищи по временному одиночеству? Или никакой тутъ причины и не нужно, a все д?ло въ сумеркахъ, звукахъ рояля и голосахъ п?шеходовъ подъ окнами?
Вотъ и сегодня: сижу я въ сладкомъ оц?пен?ніи