на доску, но даже не спрашивая, какой ход вы сделали.
-Да как же это так?- изумился Куколка.
-Догадывается. О, это прехитрая бестия.
Мотылек нашел нужным сказать и свое слово:
-Читали мои стихи?
-А вы тоже… поэт?
-Гм… конечно, не такой, как вы, однако половина моих стихов попала во все гимназические хрестоматии.
Один Меценат молчал, но видно было, что он искренне наслаждался беседой, изредка расширяя ноздри, будто вдыхая аромат невероятного простодушия, наивности и доверчивости Куколки.
После ухи Меценат поднял чашку за здоровье своего юного гостя и попросил Мотылька:
-Сыграй нам Шопена.
Желание Мецената всегда для всех было законом. Мотылек вскочил, сел за рояль и запел очень приятным голосом:
В степи стоит себе избушка,
Кругом трава, трава, трава…
Живет себе в избе старушка.
И хоть скрипит себе едва,
Но, в руки взяв вина стакан,
Танцует все канкан, канкан…
-У меня немножко не так… — попытался нерешительно протестовать Куколка.
-Я знаю, но по музыке нельзя иначе.
Развеселившийся Меценат велел подать шампанского, и все с бокалами в руках спели застольную песню все о той же безропотной старушке.
Ушел Куколка, очарованный обществом, крепко потрясая всем руки и обещая, что он «никогда, никогда не забудет этого чудного дня и что он, если позволят, будет приходить часточасто»…
Когда амфитрион и его веселые клевреты остались одни, Новакович стал посреди комнаты, засунул руки в карманы и вызывающе сказал:
-Ну??!!
-Этот человек действительно стоит 25 рублей,- тоном специалиста определил Меценат.- Его нужно прикормить здесь.
-Хотите, я для смеху напечатаю его стихи в журнале?- предложил Мотылек.
-Надо сделать больше,- подхватил Кузя.- Мы должны сделать из него знаменитость. Я завтра дам в свою газету о нем заметку.
-Одну? Нужно дать ряд заметок. А потом мы устроим вечер его произведений!
Таким образомоднажды в сумеркибыла организована эта противоестественная издевательская кампания, направленная против святой простоты доверчивого, наивного, глуповатого юноши…
Глава 4. Вообще о Меценате
Странный господин этот Меценат. По существу, неплохой человек, он с ранней юности был заедаем скукой, и эта болезнь вела его жизнь по самым причудливым, прихотливым путям.
Богатство избавляло его от прозы добывания средств к существованию, и поэтому неистощимый запас дремавшей в нем энергии и пылкой фантазии он направлял в самые неожиданные стороны.
Много путешествовал, но без толку. Приехав в любую страну, он не знакомился с ней, как все другие путешественники, не осматривал музеев и достопримечательностей, а, осев гденибудь в трущобном кабачке, заводил знакомства с рыбаками, матросами, дружился с этим полуоборванным людом и, угостив шумную компанию, потом с наслаждением созерцал их бурные споры, ссоры и потасовки.
Горячо любил всякую живую жизнь, но както так случалось, что искал он ее не там, где нужно.
Писал очень недурные рассказы, но не печатал их. Прекрасно импровизировал на рояле, но тут же забывал свои творения.
Временами целые дни валялся на диване с «Историей французской революции» или «Похождениями Рокамболя» в вялых руках, а потом вдруг на него нападала дикая энергия, и он носился с компанией своих приспешников из подозрительных трактиров в первоклассные рестораны и обратно, шумя, втягивая в свою орбиту массу постороннего народа, инсценируя ссоры, столкновения и разрешая их гомерическим пьянством.
И потом после двухтрех таких бурных дней снова тихо опускался на дно, как безгласный труп утопленника…
Он был женат, и это, пожалуй, можно назвать самой большой нелепостью его жизни… Зачем он женился?
Ответ можно было найти один: Меценат пылко, истерически любил всякую красоту — в красках ли, в звуке,